В «Ленкоме» никогда не вспоминают об ушедших актерах в прошедшем времени. Говорят так, словно только что встречались с ними за кулисами. Вот и артист Иван Агапов, много лет деливший гримерку с Александром Абдуловым и соседствовавший с Олегом Янковским, рассказывая о них, нет-нет да и переходит на настоящее время...

— Трудно представить двух более непохожих людей: неудержимый человек-цунами Александр Абдулов и ироничный, застегнутый на все пуговицы Олег Янковский. При этом они были не только коллегами, но и друзьями, абсолютными фанатами своего дела и оба обладали блестящим чувством юмора.

Александр Гаврилович мог подойти к Янковскому и заявить: «Олег Иванович, вы — прошлое театра, а я — будущее». У каждого была припасена куча дежурных острот, но они не работали на публику, не пытались привлечь внимание, хотя в результате именно это и получалось. Могли выйти в коридор и орать друг на друга: «Вон из искусства!», «Я тебя выживу из театра, бездарность!» Актеры, служащие в труппе давно, к этому привыкли и относились как к шутке. Но новички или обслуживающий персонал немного пугались.

— Марк Захаров как-то заметил, что эти два артиста постоянно оттачивали друг на друге свое остроумие.

— Именно. А еще такое замечательное умение, как импровизацию, на которую способен далеко не каждый актер. У Абдулова ни один последующий спектакль не походил на предыдущий. Если на сцене что-то пошло не так — у кого-то ус отклеился, стул неожиданно упал, лампа взорвалась, — он с радостью бросался обыгрывать ситуацию. Иногда из-за его импровизаций спектакль чуть-чуть уходил в сторону от рисунка, но всякий раз игрался живо, по-новому. А вырастало все из закулисного общения, готовности каждую секунду ответить на шутку, на реплику, на неожиданность. Они всегда были на стреме.

В «Варваре и еретике» по мотивам «Игрока» Достоевского играли и Александр Гаврилович, и Олег Иванович. Оба порой с трудом выбирались из словесных дебрей классика, особенно если спектакль шел после длительного перерыва. Потом за кулисами долго звучали обвинения:

— Эх ты, старый дурак, текст забыл.

— Я старый дурак? Это ты — дурак, текст забыл.

— А на сцене они друг друга «раскалывали»?

— Абдулова было просто хлебом не корми — дай кого-нибудь «расколоть». Кстати, сам он умел прекрасно держать удар. Однажды на «Поминальной молитве» сын Евгения Леонова Андрей, которого до этого разыграл Александр Гаврилович, решил пошутить в ответ. В пьесе есть строки из пушкинской «Полтавы»:

Не столь мгновенными страстями
Пылает сердце старика,
Окаменелое годами.
Упорно, медленно оно
В огне страстей раскалено...

Так вот, Леонов неожиданно для всех прочел их на украинском языке! Но ни один мускул не дрогнул на лице Александра Гавриловича. «А теперь все то же самое, только на иврите», — спокойно произнес он со сцены. Зал просто лег от хохота.

Янковский в этом смысле был более дисциплинированным. Его могла вывести из себя любая неожиданность. Зная это, Абдулов в совместных сценах «Варвара и еретика» любил вставить в текст Достоевского какую-нибудь фразу от себя. Например «А какой сегодня день недели?» или «Который сейчас час?» И бедный Олег Иванович, не сразу поняв, что его разыгрывают, вынужден был держать паузу, чтобы вспомнить, какой на самом деле сегодня день. Но заканчивалось все, конечно, общим смехом.

К слову, многие уверены, что у актеров всегда имеет место соперничество. Но Янковский с Абдуловым разрушали это предположение. Они выступали в разных амплуа, обожали работать вместе, в одном спектакле. И Захаров очень любил обоих, хотя бытует легенда, дескать, Александр Гаврилович — такой бесшабашный и несдержанный, все ему было нипочем. На самом деле он боготворил Марка Анатольевича и, думаю, где-то в глубине души его побаивался. Иногда, конечно, у Абдулова случались какие-то промахи, но, как правило, он старался вовремя приходить на репетиции, всегда переживал, если режиссер делал ему замечания. Впрочем, случалось это редко. Помню, на репетиции «Женитьбы», где у Александра Гавриловича было очень много текста, который никак не давался, Захаров рассердился и бросил в сердцах:

— Дорогие мои народные артисты, можно все-таки выучить роль?

Абдулов тут же встал и признал:

— Это я виноват. Марк Анатольевич имел в виду именно меня.

Инна Михайловна Чурикова возразила:

— Саша, это не про тебя, а про всех нас.

Но Абдулов все равно расстроился и потом ходил по театру в обнимку с пьесой. Если не ошибаюсь, подобный случай был единственным. Как правило, он заучивал текст на репетициях: цепкая актерская память быстро схватывала роль в действии. Тупо зубрить, как школьнику, было не его.

Продолжая школьную аналогию, можно сказать, что Александр Гаврилович по жизни был двоечником, а Олег Иванович — отличником. Янковский всегда приходил на репетицию с выученным текстом, но также тяжело переживал замечания Захарова. И, кстати, всегда волновался перед выходом на сцену. Будучи лауреатом всяческих премий, удостоенный многих званий, перед премьерой «Шута Балакирева» спросил молодого артиста:

— Боишься?

— Боюсь! — ответил тот.

— Будешь смеяться — я тоже боюсь.

При всех хиханьках и хаханьках ни Абдулов, ни Янковский не относились к театру так, как поется в «Бременских музыкантах»: «Мы к вам приехали на час». То есть отыграли — и забыли. Нет, считали «Ленком» родным домом. Всегда интересовались у молодых артистов: «Может, вам чего надо?» Помогали детей в школу устраивать, квартиры пробивали. Их очень волновали реноме и марка театра. Однажды кто-то предложил пригласить в «Ленком» модного, но сомнительного режиссера. Олег Иванович иронично поинтересовался: «Это мы опустились до этого режиссера или он дорос до нас?»

Малоизвестный факт, но в истории «Ленкома» случился непростой период, когда Марк Анатольевич был очень занят: то съемки, то занятия со студентами, к тому же его выбрали депутатом. Короче говоря, до работы над новыми постановками у него просто не доходили руки. Молодежь простаивала, актеры помаститее задумались об увольнении. Тогда Абдулов с Янковским собрали всех мастодонтов труппы и пошли к Захарову на серьезный мужской разговор. Его попросили составить конкретный план работы на год, в котором было бы расписано, кто, когда и в каких спектаклях будет занят. И главреж с этим согласился.

— Вы в труппе «Ленкома» с 1989 года. Тогда же и познакомились с обоими народными артистами?

— Нет, первая встреча состоялась еще до того, как я попал в театр. Учился в ГИТИСе на курсе, где Марк Захаров был руководителем режиссерской группы. Он ко мне присматривался-присматривался и дал роль в фильме «Убить дракона». Сначала большую, серьезную, но затем ее всю изрезали — осталась всего одна фраза. Хотя я все равно очень собой гордился. И на зависть сокурсникам отправился на съемки в Федеративную Республику Германию, где, оказавшись в одном кадре с Александром Гавриловичем, впервые ощутил магию его притяжения. Увидел, как бережно, можно сказать, даже нежно относится к нему Захаров, как в любой перерыв между съемками вокруг кипит жизнь, будто он заражает своим оптимизмом всю группу. Позже, когда Абдулов пробовал себя в режиссуре, ему также было важно, чтобы на площадке все друг друга любили, круглосуточно обсуждали проект, на ходу импровизировали.

Мы еще не были представлены, просто сидели рядом, ожидая команды «Мотор!». Вдруг Александр Гаврилович говорит: «Вчера ночью в гостинице уронил со стола банку со сгущенкой. До шести утра не спал, пытаясь оттереть ее с ковра». Я был потрясен. Представил, как заслуженный артист, небожитель, рядом с которым у меня, студента, руки-ноги тряслись, всю ночь счищает ножом какую-то сгущенку, чтобы не засохла. А потом меня взяли в труппу и я уже репетировал с ним «Поминальную молитву», в которой Абдулов не побоялся выйти из амплуа героя-любовника и предстать перед зрителями в образе жалкого неудачника Менахема, странного, смешного и трогательного. Они с Марком Анатольевичем придумали нелепый грим, нелепый костюм, работали над острой характерностью. Нашлись те, кто роль не принял, но впоследствии оказалось, что это одна из лучших работ Абдулова в театре.

С Олегом Ивановичем на съемках «Убить дракона» у меня не было совместных сцен, и встретились мы только на премьере. Он был настолько аристократичен, что страшно было обратиться и просто сказать: «Здрасьте, Олег Иванович, вот я — молодой артист Агапов...» Но уже после нескольких репетиций «Чайки», где он играл Тригорина, а я Медведенко, Янковский сам начал ко мне подходить — что-то советовал, делал замечания, иногда даже хвалил: «Хорошо сегодня работали, Агапов, хорошо». И я понял, что внешняя неприступность — в некотором роде маска, за которой кроется душевное участие в судьбе театра. Возможно, даже более сильное, чем у Абдулова, который мог бросить похвалу на ходу и помчаться дальше. А Олег Иванович анализировал и охотно делился тем, что знал в профессии. Не жалея на это времени.

— Все в один голос говорили, что он настоящий эстет. Костюмеры с гримерами находили Янковского в театре по запаху дорогого табака...

— У него был прекрасный вкус, он умел одеваться, любил хорошие машины, дорогой виски... Но и Александра Гавриловича нельзя обвинить в безвкусии. Просто если первый позиционировал себя как аристократа-интеллектуала, то второй все время пребывал в модном молодежном тонусе. Кидался в любое начинание, ему был важен сам процесс. Безудержная энергия подталкивала Абдулова то устраивать благотворительный фестиваль «Задворки», то создавать «Театрально-концертное объединение «Ленком», то выкупить выпавший из репертуара спектакль «Бременские музыканты» и объездить с ним все города-миллионники, а заодно Азербайджан, Армению и Израиль. Он соглашался сниматься в нескольких фильмах одновременно по принципу: пусть даже два из них получатся так себе, зато один выстрелит. Янковский, напротив, к выбору материала подходил крайне придирчиво. Предпочитал годами не сниматься, но когда соглашался — попадал точно в десятку. Он несколько дистанцировался от бизнеса, политики, рекламы — всего того, что процветало в девяностые годы.

Помню, пришел Олег Иванович в театр и говорит: «Позвонили, предложили сняться в рекламе «Вольво». Сказали, расплатятся новой машиной». Этот автомобиль по тем временам стоил бешеных денег, не каждый мог себе позволить. Сам Янковский ездил на каком-то подержанном праворульном моторе, пригнанном из Японии. Как раз в тот вечер давали «Чайку», где у Янковского—Тригорина такой текст: «У меня нет своей воли... У меня никогда не было своей воли...» Мы начали его поддразнивать: «У меня нет «вольвы». У меня никогда не было своей «вольвы». Долго еще Олег Иванович ходил по кулисам в задумчивости, но в результате сниматься в рекламе отказался. Хотелось ему новую машину, очень хотелось, но имидж оказался дороже.

В какой-то момент и его, и Абдулова потянуло в режиссуру. Сперва, если память не изменяет, это случилось с Александром Гавриловичем, а следом и Олег Иванович присоединился. Фильмы у них получились совсем разные. «Бременские музыканты & Co» Абдулова сняты динамично, зрелищно, ярко, с массой спецэффектов. Не кино, а брызги шампанского! А режиссерским дебютом Янковского стала трогательная новогодняя сказка «Приходи на меня посмотреть», где все сдержанно, камерно, психологически тонко. Каждый проявил некую грань своей личности в том фильме, который он снимал.

— Вам приходилось наблюдать артистов в домашней обстановке?

— Олега Ивановича — никогда, он был достаточно закрытым человеком. К Абдулову же в загородный дом судьба заносила. Там жили его близкие, а еще собаки, которых Александр Гаврилович обожал. Помню, когда завел овчара, все шутил: «Я своего в армию отдал». То есть определил его в кинологическую школу, где занимались дрессировкой. Потом я поинтересовался:

— Твой из армии вернулся?

— Вернулся, но, по-моему, такой же дурак, как и был, — засмеялся Александр Гаврилович. — Но меня стал любить еще больше.

Абдулов позволял своим собакам абсолютно все. Даже если ругался на повышенных тонах «Что это такое, что вы наделали?!», в глазах светилась такая любовь и нежность, что четвероногие знали: сейчас хозяин немного покричит, а потом угостит чем-нибудь вкусненьким. Если, не дай бог, кто-то из псов заболевал, об этом знал весь театр и пол-Москвы в придачу. На борьбу с болезнью кидались такие чудовищные финансовые, организационные, человеческие и прочие ресурсы, что собака просто обязана была выздороветь.

Как правило, я оказывался во Внуково в составе большой компании, центром притяжения которой всегда был он — искрометный и зажигательный. По-моему, Марлон Брандо заметил, что артист — это человек, которому становится скучно, когда говорят не про него. Сказано будто про Александра Гавриловича. Кстати, родились мы в один день. Если отмечали дату всем театром, про меня где-то вторым, третьим тостом вспоминали, но праздник все равно перерастал в одно большое, посвященное Абдулову торжество.

Иногда мы оставались во Внуково с ночевкой. Наутро обязательно следовало совершенно будничное, семейное, благопристойное чаепитие. Помню, как-то зимой мы с Сашей Карнаушкиным — другом Александра Гавриловича еще со времен учебы в театральном институте — проснулись, тихо попили чаю и отправились восвояси. У Абдулова были запланированы съемки, у нас — спектакль. Он проводил до околицы, неуверенно сказал, что вот там, кажется, останавливается автобус, и вернулся домой. А мы под снегом побрели полями и добрались чуть ли не до аэропорта Внуково: никакого автобуса, конечно, не оказалось...

— А как же разговоры о том, что Абдулов мог кутить несколько дней напролет, пуститься в загул, забыв обо всем на свете?

— В этом отношении у нас в театре железная дисциплина. Любой артист, вне зависимости от званий и регалий, если замечен в состоянии алкогольного опьянения на репетиции или, не дай бог, на спектакле — однозначно будет уволен. Прецедентов предостаточно. Да, он мог поздно вечером вместе со всеми спуститься в буфет и что-то себе позволить. Но если иметь в виду, что назавтра в шесть утра съемка, днем — концерт, потом — телевидение, затем открытие фестиваля в Ханты-Мансийске, а по возвращении в Москву — две антрепризы, еще одна съемка, наконец спектакль, то возникает вопрос: как и когда уходить в загул? Даже на «Кинотавр», где все веселились, Александр Гаврилович, как правило, прилетал только на открытие и закрытие, изредка отмечая в Сочи день рождения.

У него вообще не было выходных, особенно в последнее время, когда работал над фильмом под рабочим названием «Выкрест» по роману Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина», завершить который так и не успел. Помню, случайно столкнулись в аэропорту. Я летел сниматься в Ялту, он — на натуру в Севастополь. Но даже переговорить не смогли по-человечески, у Александра Гавриловича все время звонил телефон — то фура с реквизитом сгорела на границе, то надо было определить место для съемки, то его куда-то приглашали, а он отказывался: «Не могу, совсем нет времени». Тогда я не подозревал, что больше его не увижу...

— Как Абдулов с Янковским относились к своей бешеной популярности?

— Плюньте в глаза тому актеру, который говорит: «Ой, как я устал от славы». Чего греха таить, популярность является составной частью актерской профессии. Абдулов любил рассказывать байку: когда в очередной раз его документы подали на звание заслуженного артиста, их завернули с формулировкой «За нездоровую популярность». Слава действительно была невероятной, но она не стала сверхзадачей — уж раз свалилась на голову, пусть будет. Поэтому и с Янковским, и с Абдуловым можно было входить в самые высокие кабинеты, любые организации, ВИП-залы аэропортов. Ради них могли и самолет задержать.

Помню юбилей Ларисы Долиной. У Александра Гавриловича, который с ней дружил, в тот вечер был спектакль «Плач палача» на гастролях в Питере. И хотя он очень торопился и играл в тот вечер быстрее обычного, все равно катастрофически не успевал на последний московский рейс. Пришлось задействовать высоких петербургских чиновников: в тот вечер самолет вылетел из Пулково с сорокаминутным опозданием, но с Абдуловым на борту. В другой раз играем спектакль и он мне говорит:

— Что у тебя вечером?

— Да ничего.

— Поехали в Питер, я для тебя эпизод в фильме придумал.

— А как же билеты?

Он в ответ только рукой махнул:

— Билеты — фигня.

И действительно, ему не нужны были никакие билеты. Мы приезжали на Ленинградский вокзал, и тут же все находилось. Появлялся начальник поезда, и меня без денег, без билетов сажали в СВ. А все потому, что я с Александром Гавриловичем.

При этом ни в нем, ни в Янковском не замечал звездной капризности. Не буду называть фамилии, но иногда, едва поступив в труппу, актеры заявляют: «На спектакле я должен сидеть в гримерной один — это необходимо для создания внутреннего образа». А вот Абдулову и Янковскому никто никогда не мешал. Олег Иванович много лет делил гримерку с Александром Збруевым. Когда мы играли «Затмение» — густонаселенный спектакль со множеством персонажей, в одной комнате сидели Сережа Степанченко, Александр Гаврилович, Саша Карнаушкин, Виллор Петрович Кузнецов и наконец я. Плюс гример — все время фонтанирующий идеями Абдулов придумал, что на спине у его героя Макмерфи должна красоваться большая татуировка. Перед каждым спектаклем гример приносил трафарет и минимум полчаса колдовал над Александром Гавриловичем, в то время как вокруг суетилась толпа народу. И Абдулов ничего, не просил персональной гримерки

— Многие отмечали, что он очень изменился после рождения дочки.

— Мне кажется, Александр Гаврилович с рождением ребенка открыл для себя что-то ранее неизведанное, его глаза загорелись совсем другим светом — более нежным. Конечно, он очень любил дочь Ирины Алферовой Ксюшу, считал ее своей. Но последний период — время жены Юли и дочки Жени — принес в его бурную жизнь благость и умиротворение. Он даже одеваться стал иначе, уже не как бунтующий подросток — более изысканно. Начал носить стильные пальто, шарфы...

Янковский на наших глазах — когда у него появились внуки — тоже стал более трогательным. В театре не могли поверить, что такой молодой элегантный мужчина — уже дед. Кстати, с тех пор только так его Абдулов и называл. И если Александр Гаврилович на радостях зазывал в гости всю Москву, то Олег Иванович не пускал в дом даже коллег, но мы видели, как важна для него семья. В дни, когда шли спектакли, где играла жена Янковского Людмила Зорина — «Поминальная молитва» и «Две женщины», — мог приехать к антракту и ждать ее в гримерке. Молодые артисты недоумевали: «Чего сидит, ведь сегодня вроде не занят?» А он просто хотел встретить жену и отвезти домой.

— Янковский и Абдулов ушли из жизни, до последнего дня мужественно сражаясь с одной и той же неизлечимой болезнью...

— Помню лицо Янковского, когда он узнал о смерти Абдулова. Кто-то принес горестную весть сразу после спектакля «Шут Балакирев». Олег Иванович изменился в лице, сел и надолго замолчал. Только курил трубку. Потом сказал: «Какой кошмар, не могу в это поверить, это одно из самых жутких событий, которые случались в моей жизни». Страшно переживал. Кто мог тогда предположить, что трагедия вскоре коснется и его самого...

Когда поползли слухи о болезни Янковского — кажется, это произошло в самом конце 2008 года, — Захаров ему сказал:

— Олег Иванович, бульварная пресса черт-те что пишет. Пожалуйста, не пугайте нас.

— Марк Анатольевич, не волнуйтесь, все в порядке, — успокоил он главрежа.

Увы, вскоре выяснилось, что не в порядке. На какое-то время Янковский пропал — улетел лечиться в Германию, затем вернулся, вновь начал выходить на сцену. Естественно, все надеялись на лучшее: никто не понимал, до какой степени все плохо. Но на каждый спектакль теперь приходило огромное число его друзей, среди них Сергей Соловьев, Леонид Ярмольник, Александр Адабашьян. Не знаю, то ли подсознательно с ним прощались, но каждый спектакль Янковский играл как премьеру, ему дарили бессчетное количество букетов

Драматизм состоял еще и в том, что последняя роль Олега Ивановича в театре — одного из женихов в гоголевской «Женитьбе», отставного моряка Жевакина — была острокомедийной. Молодые артисты после сдачи спектакля, которая состоялась еще до болезни, делились друг с другом: «Янковский со Збруевым распоясались так, как редкий студент позволяет себе в курсовом спектакле». Яркий буффонадный рисунок роли, полный юмора и эксцентрики, был сделан психологически тонко. При этом на сцену выходил тяжело больной человек.

— Говорят, когда после возвращения из Германии Янковскому принесли сшитый к премьере костюм Жевакина, актер в нем просто утонул.

— Помню, в какой-то сцене взял его под руку, а руки-то, собственно, и нет, осталась спичка — настолько исхудал за время болезни... На последнем спектакле он скверно себя чувствовал. Нехорошо стало еще перед началом, в гримерной, но все равно поднялся на сцену и блестяще отыграл роль. Потом даже вышел на поклоны. А поскольку актер неотделим от своего персонажа, все происходящее придало необыкновенный трагизм его несчастному Жевакину. Финальный монолог, в котором есть такие слова: «Как жаль уходить от вас. Прощайте», в тот вечер прозвучал неожиданно скорбно. И в зале, и за кулисами все плакали.

— Как театр пережил эти потери и пережил ли?

— Сложно сказать. Естественно, уход артистов такого масштаба — тяжелый удар. Но Марк Анатольевич так устроил «Ленком», что он продолжает жить, как бы жестоко это ни звучало. На втором этаже нашего здания на отдельной стене вывешены портреты ушедших. Раньше там было всего три фотографии — Ивана Берсенева, Софьи Гиацинтовой и Константина Симонова. А сейчас вся стена в портретах: Григорий Горин, Олег Шейнцис, Татьяна Пельтцер, Евгений Леонов и, конечно, Олег Янковский с Александром Абдуловым. Каждый из этих незабываемых артистов внес в становление «Ленкома» свой неоценимый вклад, вложил душу.

Знаете, мне до сих пор снятся и Александр Гаврилович, и Олег Иванович. В соседней гримерной Александр Викторович Збруев по-прежнему все свои цветы, подаренные зрителями после спектаклей, оставляет на столике Янковского. Если в комнате для переодевания возникает какая-то пауза, не бывает такого, чтобы кто-нибудь не заговорил: «А помните, когда не пришел Джигарханян и спектакль отменили за пять минут до начала, Александр Гаврилович повел всех в буфет?», «А помните, как играли премьеру «Женитьбы» в Саратове?

Тогда на сцену пришлось выходить в тридцатиградусную жару. Причем в исторических костюмах! Осталось видео, как после спектакля Янковский и Абдулов в местном ресторане шутили и плясали, удивляя всех присутствующих. Отыграв постановку, после которой и в живых-то сложно остаться — такая была бешеная физическая нагрузка, они умудрились сохранить веселость и бодрость духа, да еще пытались заразить ею остальных.

— Какова судьба спектаклей, в которых они играли?

— Некоторые продолжают жить и сегодня, в них вводятся новые артисты. В «Шуте Балакиреве» Петра Первого замечательно играет Саша Лазарев. А я исполняю в «Женитьбе» ту роль, которую играл Александр Гаврилович, — Кочкарева. До меня в ней выходил Сережа Чонишвили, но подвернул ногу, потом играл Дима Певцов — случилась та же неприятность. Когда ввели меня, коллеги предупредили: «Вань, береги ногу».

Так получилось, что Александра Гавриловича в этом спектакле я не видел. К счастью, сохранилось видео предпремьерного показа «Женитьбы» — того самого, в Саратове: по этому раритетному диску, что называется, и учил роль. На один из спектаклей пришла Юля Абдулова. «Мне кажется, Саше бы понравилось», — сказала она.

Так что какие-то постановки по-прежнему идут, но, скажем, «Чайку», после того как Янковского не стало, Марк Анатольевич снял. Как и «Варвара и еретика», где блистал Абдулов. Захаров сказал, что без него игра не имеет смысла. Да, «Ленком» понес тяжелые утраты, которые пробили огромную брешь в репертуаре. Но с другой стороны, театр, отдавая дань своим актерам, показал, что незаменимые люди все-таки есть. И они всегда с нами.

— Их присутствие в театре ощущается и сегодня?

— Присутствие безусловно ощущается. Но еще острее — отсутствие...


http://7days.ru/caravan/2017/3/ivan-agapov-mne-do-...atsya-abdulov-i-yankovskiy.htm